Я стою в холле одного из корпусов Центра дизайна Artplay. Передо мной — квадрат из прозрачной пленки, приклеенной к полу, на котором стоят человек десять перформеров, а рядом с ними — художница с мольбертом. Я знаю, что скоро здесь начнется пластический спектакль “Поток-Поточность”, созданный Елизаветой Суворовой в рамках лаборатории “Наследие как перформанс”. Я это знаю, потому что я — куратор проекта. Но сейчас всеми силами пытаюсь переключиться из этой роли в роль зрителя. Перестать крутить в голове оргвопросы, не стоять “на стреме” так, чтобы всех видеть, а сесть к остальным зрителям на опору колонны и расслабиться.
И вдруг ловлю себя на мысли, что сама работа — как раз об этом. Лиза оттолкнулась от факта, что раньше строения Artplay были заводом “Манометр”. И решила поработать с темой механистичности, но не машинной, а человеческой. В рамках перформанса участникам, набранным по опен-колу, предлагалось сначала осознать и изучить обезличивающие механизмы, в которые им приходится встраиваться. Например, паттерны поведения, привычные стратегии, блоки. Потом отделить этот стопорящий механизм от себя, прожить так, как если бы он был машиной, или рисунком на бумаге, — чем-то вне тела перформера. Затем, после обнуления, вспомнить свое естественное, поточное состояние. И расписаться на холсте под своим свободным, человеческим и бесконечно живым существованием. Но я опять увлеклась, ведь я это знаю как куратор. Что я увижу как зритель? Что увидят те, кто пришел в этот холл выбирать плитку или диван, или в приют за домашним животным, или зайти на выставку и выпить кофе?
© фото — Анна Костина
Они слышат музыку греческого композитора Андреаса Мустукиса. И видят участников, движения которых действительно техничные, даже немного отчужденные. Исполнители повторяют небольшие схемы, то каждый свою, то они становятся группой с одним ритмом. Правда, пара-тройка перформеров все равно выделяется. Это напоминает механизм завода, в котором происходит небольшой сбой. Особенно на контрасте с моментом, когда пластика участников становится более мягкой, даже нежной. Они подстраиваются друг под друга, сплетаются в сложную фигуру.
© фото — Анна Тарабурина 
© фото — Анна Тарабурина
В пространство перформанса входит молодой человек, невозмутимо осматривает участников, сыпет на некоторых пыль (я знаю, что это мука). Он невероятно напоминает заводского механика, следящего за шестеренками. Его выходы будут длиться не больше 30 секунд, но он станет для меня чуть ли не самым ярким героем перформанса.
Вот в его руках клубок, и он вместе с Лизой связывает нитью некоторых участников. И если “механик” невозмутим, то в действиях Лизы читается что-то материнское и заботливое. Тех, кто дергается под нитями, она гладит и нежно, но настойчиво укладывает в общий клубок. От этого щемит сердце. Думается о том, что шестеренки работают хорошо только когда они связаны и ограничены в движениях. Мог бы работать завод “Манометр”, если бы все его работники проявляли свою индивидуальность, избавлялись от поведенческих стратегий, искали поточность? Возможно я слишком шаблонно представляю себе завод… Но всё же кажется, что это как раз роскошь, которая есть у нас. И философия креативного кластера как места нашего проявления, места, где такие вопросы как раз и стоит задавать.
Пока я пытаюсь вспомнить, а как вообще выглядит манометр и для чего он нужен, перформеров освобождают от нитей и они продолжают проживать свои истории. В какой-то момент они оказываются на полу, и затем долго помогают друг другу подняться. Делают это очень бережно и мягко, как будто помогают раненому. Возможно, это то самое обнуление, о котором говорилось в концепции. Но я вижу отражение своего состояния: под конец проекта куратору часто хочется упасть, и чтобы вот так же бережно подняли. Кстати, перформеры считываются уже не как механизмы. А скорее как племя, которое должно быть вместе и выбирать, когда надо подчиняться внешнему жесту демиурга, а когда быть индивидуальными. И которое не сможет выжить без эмпатии.
Механик невозмутимо расставляет на полу гранаты и емкости с мукой. Я знаю, что это — библейские символы, а также образ сердца и отсылка к творчеству Параджанова. Пытаюсь узнать, что считывают зрители? Кто-то увидел гедонизм, у меня самой была ассоциация с капельками крови и жертвенностью… Участники тем временем акцентируют внимание на гранате как символе сердца на полноте своего настоящего дыхания вне автоматизма. Но ещё ярче это манифестируется, когда они выходят с индивидуальными предметами. Лаконичная бело-черно-красная гамма перформанса дополняется платком, смешным красным капюшоном, обувью… Кажется, по этим предметам можно лучше представить характер исполнителей, и проще отличать их друг от друга. Как и обещалось, перформеры расписываются под отказом от деструктивного, вычисленного в процессе перформанса внутреннего мотора. В итоге в с одной стороны пустеющего островка белой пленки оказывается мольберт с подписями, а с другой — рисунок Елены Яхиной, созданный по ощущениям от происходившего.
© фото — Екатерина Насонова
Кто-то из зрителей подходит уточнить, что это было и что значило. Наблюдаю за людьми и в очередной раз думаю, что публичное пространство — не самое удобное место для признания своей механистичности, библейских символов и танцев босиком. Но с другой стороны, именно в таком пространстве и стоит делать подобные работы. Оно тоже — освободившееся от станков, публичное и открытое всем, кто захочет прийти. Где уже нет моторов и механизмов, но есть отношения между людьми и проявление себя, в том числе через творчество.
Светлана Кондратьева
