В репертуаре театрально площадки MOÑ есть спектакль «Встречи. Фрагменты». Он появился как результат инклюзивной лаборатории летом 2019 года. Режиссером-хореографом была Александра Рудик, а ее ассистентом — Ильдар Алекбаев. О работе с инклюзией и фестивале «Площадь свободы», читайте в интервью.
Как устроена работа с движением в группе, где участники с разными возможностями здоровья? Есть ли специфика?
Специфика есть, к ее пониманию приходишь постепенно с опытом работы. Когда меня пригласили в «Инклюзион» на место педагога-хореографа, у меня такого опыта не было и я шел по наитию. Я вышел из уличного танца и contemporary — вот мой бэкграунд. Но я все больше набирался знаний и старался ездить на классы к нашим и зарубежным специалистам.
Однажды я поехал в Киров на фестиваль «Солянка» к Маше Николаевой — ехал, как хитрый такой татарин, с целью познакомиться с Сашей Рудик и попробовать привезти ее в Казань, чтобы она что-то поставила с нашими ребятами. Тогда же послушал лекцию Саши об инклюзивном театре и понял, что сам я движусь в правильном направлении. В итоге все случилась — в рамках фестиваля «Площадь свободы», одним из организаторов которого я являюсь, мы сделали лабораторию Рудик, где возник эскиз, который и вырос впоследствии в спектакль «Встречи.Фрагменты».
Что важное или новое ты взял от Саши?
Быть аккуратнее и не торопиться. У меня изначально был такой нахрап: выучим фишки и тренинговать. Но в контексте работы с людьми с особенностями здоровья надо обязательно давать подводящие тренинги – через контактную импровизацию, начиная с простых вещей, подводить к более сложным. Это я усвоил.
Ты много танцуешь вместе с ребятами? В чем физическая разница – танцуешь с нормотипичным человеком и ненормотипичным? Как происходит контакт разной телесности?
Ограничение дает индивидуальность. Понять это мне помогает уличный танец. Танцуешь, например, брейк-данс, сломал руку — ну все, у тебя осталось только три точки опоры. Ты ищешь способ работать с этим. В ограничениях узнаешь танцора — у каждого есть свой почерк. Это мне помогло и в Екатеринбурге, где увидел спектакли Андрея Афонина и понял, что я примерно так же это вижу — нет разницы. Но недопонимание тоже было — в Круге II все равно есть лояльное отношение к артистам с разными особенностями здоровья, а у меня нет такого, все работаем. И второе – я стараюсь такие условие создать, чтобы они привыкали сами решать задачи и исправлять то, что пошло не так. Нет помощи со стороны, вы команда, решайте сами.
А почему так?
Они артисты и должны сами справляться с задачами. Моя цель – ставить выполнимые задачи, а их – с ними справиться.
Есть ли ограничения в физическом диапазоне участников, когда ты отказываешься работать? И есть ли у тебя медицинский бэкграунд или какие-то знания в области социальной работы? Они тебе нужны?
Нет. Важно выяснить двигательные возможности каждого из участников и потом давать им инструменты, чтобы проявляться натуральной пластике. У Кати (участница «Инклюзион.Казань» — прим.ред.), например, ДЦП. Она задирает голову, чтобы корпус поставить, и я могу за это зацепиться, превратить в красную линию всего спектакля, когда все участники так делают. Я могу, чувак без особенностей, использовать особенности Ильнура, чтоб быть на его волне. Узнать и расширить их.
Не воспринимают ли они это как стеб? И как ты с этим работаешь?
Они сами с иронией относятся к себе. «Катя сломалась», — говорит Катя, и складывается вот так.
А почему они могут шутить?
У них больше самоиронии, а мы, наоборот, больше паримся и боимся оскорбить. Есть важные вещи, которые нельзя делать, потому что это опасно для здоровья человека или оскорбительно — опираться на коляску, вешать на нее пакеты и все такое. Но в целом людям нормотипическим следовало бы легче относиться к языку общения, тогда этого общения было бы больше, мне кажется. Всегда можно спросить у человека, как к нему можно обращаться, например, а как нельзя.
Были артисты, которые хотели участвовать в процессе, но не выступать на сцене?
Наоборот, все с кем я работал очень чутки и ранимы в этом плане, хотят выступать.
Можешь описать их ощущение от собственного тела?
Они привыкли, они органичны в своих телах. Они не страдают – это из разряда того, что у всех есть паттерны двигательные, и я так шагаю, потому что мне так удобно. Ильнур ковыляет, иногда сильно свод стопы выворачивается, но он в этом органичен, ему комфортно в таком теле.
С чем из истории танца можно сравнить вашу работу ?
Саша опирается на Рудольфа Лабана и метод Фендеркрайза. Кто-то идет от контактной импровизации — чтобы было доверие, работа с весом, чтоб человек не боялся опираться. Например, Катя, Ваня или Венера (участники школы «Инклюзион.Казань», которые передвигаются на колясках — прим.ред.) боятся работать друг с другом, чтоб не сделать больно. Поэтому контакт, давление, доверие им особенно нужны, чтобы привыкнут друг к другу.
Когда вы сочиняете танец, то на что опираетесь – абстрактный танец или сюжетный?
Я не вижу в этом конфликта. Во «Встречи.Фрагменты» вы наверное не видите строгого сюжета, но внутри команды мы следуем определенной истории. Саша закладывала идею про встречи, которые важны и мимолетны, — встречи с собой / своим состоянием, пространством, со зрителем и с партнерами.
Ты дружишь со студентами Инклюзиона за пределами работы?
Да, но не настолько, насколько это хотелось бы. Много проектов.
Кто кому пишет?
Скорее студенты.
А это может быть в тягость?
Может быть, но всегда надо искать выходы из тупиков коммуникации. Иначе ты потом не сможешь трудиться или наоборот это будет фейковый культурный труд, если нет связи. Мне любопытно с ними работать.
А в чем интерес?
В ограничениях. Мне самому страшно, но и любопытно. Исследуем доверие – как ты падаешь, и я могу поймать. Как лексику выстроить, когда ты мало чего можешь. Прихожу к тому, что не хочется показывать красоту, а хочется простых вещей, естественности в этих условиях. Здесь не прокатит такое – если я буду наводить красоту, «эстетику», я буду просто оформлять людей, переделывать в кого-то. Что мне не нравится в инклюзивных танцах, это когда люди без особенностей обслуживают человека на коляске своими конвенциональными движениями, например. Это вызывает сочувствие.
А как этого избежать?
Искать как проявить людей, а не показывать их как чуваков с тяжелой судьбой. Они и сами этого не хотят – они жизнерадостные ребята, они кайфуют от жизни, да, есть реалии недоступной среды, но и у нас масса ограничений по жизни.
Для чего они этим занимаются?
К сожалению, долгое время для них это оставалось кружком, самодеятельностью, клубом по интересам, хотя руководство уже давно воспринимает их как профессиональных артистов. Много времени ушло на то, чтобы они поняли — есть обязательства, например, не опаздывать, быть включенным. Долгое время ребята с легкомыслием относились к репетициям, а требуется собранность и внутренняя работа.
Есть ли реабилитационный эффект от занятий с тобой?
Да, ребята рассказывают, что им это полезно, как и любой танец. Физически танец делает жизнь лучше, и психологически разгружает. Они всегда стремятся приехать на репетиции.
Работа в «Инклюзионе» – какая часть твоей жизни? Она дает что-то для имиджа, для профессионального танца?
И так, и так. Я нахожу подходы, которые могу применять в работе с людьми без особенностей по здоровью. И мне любопытна эта сфера, только набирающая обороты. Современный танец раскачан, а инклюзивный только начинается, и можно творчески реализоваться.
Когда ты общаешься с иностранцами, то инклюзивная работа это капитал для карьеры?
Да, это важно, так как дает возможность профессионального развития. Я б хотел получить образование и в этой сфере. И на Западе тоже есть интерес к нам — хотя у них до фига танцоров и хореографов, но им интересен наш взгляд на танец и на инклюзию.
Потому что он другой?
Потому что тела разные. Все континенты с разными телами: юг – это больше акробаты и physical contemporary, север – больше концептуального танца, перформанса.
Американцы другие. Мне понравились слова Александра Андрияшкина, когда мы на «Площади свободы» делали с ним лабораторию — он сказал, что мы пытаемся быть вечными студентами, хотя нам уже есть что показать. У нас есть собственная идентичность, свое телесное восприятие реальности, в которой мы живем.
Как финансируются твои проекты, например, фестиваль «Площадь свободы»? И как ты живешь? Какая у тебя финансовая мотивация?
Я не работаю на «человеческой работе», я фрилансер. Помимо «Инклюзиона», я веду занятия по контемпорари с непрофессионалами, это проект «Нетанцы», и преподаю в частном детском саду. Кроме того, есть фестиваль, диджеинг, кураторство. Зову всех на вечеринки, чтоб раскрепощались там.
Где вы находите деньги на фестиваль?
До последнего времени вкладывались сами — четыре раза провели без внешней поддержки. Последний раз привезли испанцев и поняли, что ушли в минус. Сейчас начали писать гранты.
Фестиваль «Площадь свободы» появился потому, что когда учился на педагога-хореографа в Казанском институте культуры, то эскизы студентов уходили в стол. И мы совместно с моей подругой Венерой Галимовой стали организовывать вечер показов. В первом отделении казанские танцовщики, во втором кого-нибудь привозим — ищем интересных ребят, которые еще не прогремели. Мы стараемся базироваться на разных площадках, сотрудничаем с парками Казани — они рады наполнить свои пространства контентом.
А как ты находишь участников фестиваля?
Езжу на другие фестивали, мы там узнаем друг друга, это же все комьюнити. И ребята сами пишут – результат сарафанного радио. Например, мы с Венерой попали на «Территорию» и там познакомились с Сашей Андрияшкиным и Екатериной Васениной, пригласили их. Помимо дружбы, татарское гостеприимство не оставляет никого равнодушным. И они возвращаются.
Кто публика вашего фестиваля?
Публика не очень многочисленная, но разная, и она меняется. Нам больше нужно уйти в маркетинг и smm, чтобы больше людей о нас узнавало. Спасибо местным независимым СМИ и дирекциям парков, они помогают. Классно, что приходит взрослый зритель, который готов на диалог. Ну и постоянные зрители есть.
Стрит данс – это субкультура?
В Казани очень сильный брейкинг, это точка влияния в Поволжье. Один из самых известных танцоров — Марат Маугли, из Челнов, он сейчас ушел в экспериментальный танец, работает на стыке современного театра и уличной культуры. Вообще в Челнах много хороших танцоров. Я общался с одним педагогом оттуда и он сказал, что когда у тебя молодой город, где градообразующее предприятие завод, то люди в культурном голоде выбирают танец современный. Там даже нет этого классического центра, где могли бы стоять классические театры — просто спальный район.
Каждый выбирает свой путь – преподавание и баттлы мне в какой-то момент надоели, и я стал расширять свои творческие возможности. Классно, что, может и с опозданием, но уличные начинают взаимодействовать с театром и контемпорари.
Есть у них своя идеология? Какие они? И какой ты?
Разные люди. Любопытно наблюдать, как в зависимости от психотипа люди выбирают танец – кто-то агрессивный крамп, кто-то другое, помягче. А так все очень трудолюбивые, ценится твоя неповторимость. Еще из брейкданса пошло, что если ты скопировал что-то у другого танцора, то это нехорошо, повод вызвать тебя на баттл.
Сейчас это скорее конкурс, а идея риал баттла – мой стиль сильнее твоего, ты украл мою фишку, докажи, почему она твоя. Есть волна – как ты можешь ее сделать? Важно, как именно ты проявишь творческое начало. Этим и берет уличный танец – своей индивидуальностью.
Над текстом работали: Кристина Матвиенко, Камиль Гимаздтинов, Александра Дунаева
Фотограф: Зоя Рутер
