Алексей Торгунаков — выпускник МГАХ, девять лет проработал в Большом театре, был отобран Прельжокажем для своей постановки, после чего Алексей уже не мог танцевать классику и ушёл в «Провинциальные танцы». Потом попал в Польшу, где после травмы стал заново открывать для себя современный танец. Сейчас он работает в Rozbark Dance Theatre (г. Бытом, Польша), преподает современный танец и делает постановки: в 2016 г. он был номинирована вместе с Олегом Степановым на «Золотую маску» за постановку «ВСЕЧТОЯМОГУБЫТЬ», и в этом году опять номинация — за «Объект в отдалении».
Мы пообщались о его творческом пути: Большом, Прельжокаже, «Провинциалах» и специфике работы в польском театре танца, а также о Бытоме (который похож на Вупперталь).
Вы преподаете на своих воркшопах технику польского современного танца?
Здесь, в Польше, это тоже большой вопрос — что есть техника польского современного танца? Был мэтр, который в своё время начал его развивать и создал определённую форму (Яцек Люмински — прим.ред.), но потом уже следующие поколения по-своему это перенимали и развивали.
Анна Петровска мой танцевальный руководитель, с ней я много чего прошёл и, конечно, её влияние на меня ощутимо.
Давайте начнём по порядку. Как вы попали в Польшу?
Изначально я приехал в Польшу на проект Ури и Йохана/Uri Ivgi and Johan Greben (Ivgi & Greben)/. Они были приглашены в театр Rozbark как арт-директора, и привезли сюда постановку, которую делали для «Провинциальных танцев» постановку This is not a love song.
И вы решили остаться?
Да, мне были там рады, мы хорошо сработались. И это была отличная возможность для меня остаться в Европе. Я счастлив, что когда-то Татьяна Баганова взяла меня к себе в труппу, но потом захотелось идти дальше. Польша находится в центре Европы, и когда у тебя есть виза можно на какие-то интересные воркшопы и проекты слетать в Берлин, например. Здесь многое более доступно, педагоги приезжают чаще, чем в Россию. Менталитет людей в сфере современного танца более подвижен.
Чем же примечателен Rozbark Dance Theatre?
Розбарк театр (Rozbark Dance Theatre — прим.ред.) находится в городе Бытом. Это город старый, небольшой. Сейчас он находится в забвении. Если погулять по центру, увидишь много зданий 18-19 веков, старинные дома с красивой лепниной. Но это всё в разрухе, потому что историческая область — Силезия (часть Польши на юге) раньше считалась то немецкой, то советской, то австрийской. Здесь построили угледобывающие шахты, и в своё время регион был очень богатым. Но в настоящее время много угледобывающих шахт закрыли, и область сильно пострадала в финансовом плане. Бытом пример этого кризиса, из-за чего люди потерянные. Розбарк театр был основан на базе угледобывающей шахты – старое здание реконструировали под арт пространство, где теперь проходит множество социальных мероприятий, разных проектов.
В Бытоме мы немного отрезаны от мира, мы работаем, и нас ничто не отвлекает. Как, например, Пина Бауш в Вуппертале в своё время — там либо ты водку пьёшь и сходишь с ума, либо реально начинаешь заниматься поиском, рефлексией и как-то это всё выражать в искусстве. В Бытоме также — если тебе нужна культура, то надо куда-то ехать, до Кракова, например. Но когда можно спокойно делать постановку, реально погружаться, находиться в своём мире — это очень удобно. Сразу вспоминаю писателей: я был в усадьбе Пришвина под Москвой (Дунино). Это действительно здорово, когда у тебя есть идея произведения, ты уезжаешь в свою усадьбу, где есть лес, река и твой дом, ты пишешь, и тебя ничего не отвлекает. Но иногда нужны вылазки, чтобы увидеть, что происходит в мире, себя показать, и тогда немножко понимаешь, где ты находишься. Находясь в небольшой изоляции, ты можешь каждый день трудиться, вдохновляться, творить, но иногда возникает вопрос – а где я есть в контексте современной культуры?!
А как вы познакомились с Анной Петровски?
В Бытоме у меня случилась травма, я был в запасе какое-то время и 9 месяцев ждал операцию. В итоге, на полтора года выпал из колеи. За это время в Розбарк театре произошла смена арт-директоров — Ури и Йохан ушли, на их место пришла Анна. С ней я уже стал реабилитироваться, возвращаться к движению.
Сейчас в труппе Розбарк театра официально 4 человека, а было 6-7. Анна Петровска хореограф и она же арт-директор.
У Анны очень активные, физические классы. И одно дело, когда она даёт класс, другое — когда фокусируется на определённой постановке.
Однажды мы были на двухдневном воркшопе, и там я понял, что у нас (в Розбарк театре) предпочитают сразу делать, чем говорить. Анна учит включаться быстро и генерировать процесс, а на воркшопе мы сначала полчаса разговаривали и 15 мин делали. У Петровки есть такое задание — «впрыгнуть». Это значит, что ты разбираешься уже в процессе, без всяких сомнений и раздумий. Практика у неё на первом месте.
В театре ставит только Анна или бывают приглашенные хореографы?
В основном она, но иногда приезжают ставить. В прошлом сезоне была Сесилия Моисио. Она танцевала у Ann Van den Broek, сейчас работает хореографом в Голландии и у неё своя небольшая компания. С нами она делала спектакль Mommy issues.
В этом году с финансированием туго, и пока мы в процессе обсуждения условий с хореографом — Элио Гервази. Резиденции для приглашенных хореографов — это ноябрь-декабрь, т.е. раз в сезон у нас приглашенный постановщик.
Как часто бывают показы?
В феврале у нас не было показов, т.к. были праздники. С марта начинаем — будет два показа, а с апреля едем в тур по Польше с нашей прошлогодней постановкой, там будет ещё больше показов.
Когда нет постановок, чем вы занимаетесь?
Естественно, каждодневная практика. Плюс сейчас ведём свой проект: мы набрали группу из полупрофессиональных танцовщиков (10 человек), и по очереди даём классы, готовим с ними программу, которая будет показана в конце мая. Каждый из нас четверых делает отдельную постановку с этой группой.
Вы ездите куда-то ещё со своими проектами?
Пока я в основном в Польше (4 года). Более-менее только освоился, привык к языку, начал много куда подавать заявки. Есть различные институции, куда можно подать заявку на выступление, если у тебя уже есть соло или дуэты. В театре мы накопили приличное количество малых форм. Как показала практика, фестивали любят малые работы, им проще привезти тебя, чем целую компанию. Поэтому мы подаёмся на фестивали и благодаря этому выезжаем.
В прошлом году нас пригласили в Будапешт на SoloDuo dance festival выступить в качестве гостей. Одна постановка была Анны, вторая сделана в сотворчестве меня и её.
В чём особенность постановок Анны? Например, в отличие от русских.
Из постановщиков в русском современном танце я работал только с Багановой. У неё есть свой сложившийся язык, и так получилось, что там я работал над уже созданными ролями. А у Петровски напротив, никогда не исполнял старые постановки, как в «Провинциалах», где учил чью-то партию. У Анны всё создавалось с нуля. У неё такая специфика работы: она создает физический театр, ставит нам хореографию, а дальше работает по принципу импровизационных сессий.
Она даёт нам отправные точки, на какую историю мы должны сымпровизировать. Например, как создавалась постановка Lost in the skin: мы сидим с блокнотами и записываем туда, что для нас значит «потеряться в коже», какие-то ощущения, связанные с этим. И дальше мы все вместе импровизируем то, что написали. Это такая живая сессия, которая может идти часа три. В процессе Анна может остановить, если чувствует, что физически и ментально всё проседает. Немножко освежает нас, если видит, что мы уже не на пике своей активности.
На сцене она требует от нас стопроцентного присутствия. Поначалу мне было немного сложно войти в эту специфику работы. Все привычки, зажимы и самоанализ, когда ты танцуешь, вылезли — «а то ли ты делаешь?». Но потом, когда твой мозг устает это всё анализировать, ты переходишь в другое состояние и начинаешь просто творить. Возникает перфоманс, причем групповой. Группа начинает чувствовать друг друга, не просто все по отдельности что-то делают, а в какой-то момент происходит клик, когда каждый находит свой определенный образ и понимает, что для него такое — «потеряться в коже». И отсюда возникают психологические потаенные картинки, и потом взаимодействие между разными характерами, людьми. Анна всё это смотрит, анализирует. Когда сессия заканчивается, она рассказывает, что увидела и каждому из нас дает определенный фидбэк, и мы также делимся своими размышлениями.
Для меня было откровение так работать, потому что я девять лет работал в Большом театре по системе: приходит хореограф и чётко тебе рассказывает, что ты должен делать – как ты должен думать, какая у тебя должна быть мимика, куда повёрнута голова, и бОльшего от тебя не требуется. А тут постановки создаются совершенно иначе — ты также сильно вовлечен в процесс: но не так, чтобы тебе дали задание, ты наимпровизировал и тебе сказали «ок, это оставь». Анна с каждым всё обговаривает, и задает много вопросов – «Что это для тебя значит? Ты можешь это как-то закрепить? Это важно для тебя или нет?» И из этого начинает складываться твой характер в постановке. Ты получаешься со-автором. Это очень ценно и уникально тем, что честнее и реально соединяется с твоим образом.
В плане танцевальной техники, сложно работать с Анной?
Я получил травму, и после неё будто обнулился. Даже после Татьяны Багановой ты не можешь выкинуть все годы классики. Ты был выучен тянуться к небу, быть тонким, изящным, виртуозным. А в современном танце ты по-другому распределяешь своё тело в пространстве. Даже находясь в «Провинциалах», я был ещё сильно под прошлым опытом. Там мне надо было учить хореографию и качество, трансформироваться. Я был только один сезон, и этого очень мало, чтобы расслабиться, перестроить свою специфику мировоззрения.
Свою травму я называю подарком, потому что внутри у меня было сильное желание перестроиться для следующего этапа жизни в современном танце. «Бойтесь своих желаний» — пространство дало мне такую возможность: хочешь перестроиться – вот тебе такое испытание. Пока я ждал операцию, я делал предоперационные занятия – делал простую гимнастику. Классикой я не мог заниматься, но двигаться хотелось, и я начал импровизировать потихоньку. А после операции была реабилитация, я выполнял самые простые движения. И потом с Анной я потихоньку начал заниматься на её классах. И получилось, что я заново «начал ходить» уже в другой танцевальной лексике. И я стал по-другому воспринимать своё тело, стал более осознанным.
Почему вы ушли из Большого?
Я понял, что всё закончил там. Всю малину мне испортил Прельжокаж. Я был одним из десяти счастливчиков, которых выбрал Анжелен для совместного проекта трупп Большого и его. Нас изъяли из привычной жизни в Большом и отправили в Экс-ан-Прованс, в ссылку или наоборот. Мы полностью были погружены в процесс постановки, 10 человек нас и 10 — из труппы Анжелена. Мы стали частью его труппы, и произошёл большой сдвиг в сознании – когда ты увидел, как люди воспринимают себя, тело, движение, театр, искусство. Там я впервые увидел, что такое импровизация. Анжелен мог дать, например, такое задание: вот металлический стул, и ты должен сделать десять поз на нём, потом сделать переход между позами, и это всё обличается в хореографию.
Мы познали гораздо больше, чем наши коллеги, сидя в Большом. И когда ты подышишь другим воздухом, и откроешь свои глаза, что не только в четырех стенах Большого заключается мир, это, конечно, тебя немного подкашивает. Поэтому когда мы вернулись в каждодневную рутину, у меня началась депрессия. Я люблю Большой, для меня это как родительский дом, но быть частью труппы и быть солдатиком в большой армии, выполнять строгие указания – это не моё уже.
В какой-то момент я сказал себе «хватит». И тут совпало, что в Москву должен был приехать МакГрегор, ставить «Весну священную». Я сказал себе — я должен понравиться и уехать с ним, это было моё тайное желание. Начал активно заниматься, полностью мобилизовался. И вдруг получилось, что МакГрегор не приехал, а приехала Баганова. Но внутри меня посыл был настолько силен, что я уже не мог остановиться. Я понимал, что это шанс сделать шаг из. В Большом очень хорошо: ты должен быть в хорошей форме и ты будешь в шоколаде, всё очень комфортно. Но с точки зрения жизни – ты не подготовлен.
Есть ещё мысли поехать к МакГрегору?
Поработать с ним я с удовольствием хотел бы, потому что мне очень нравится его способ мышления и как он ставит.
Что вас интересует сегодня в современном искусстве?
Мне интересно все, что пересекается с человеком, как объектом, телом, движением. Не обязательно это должен быть танец, как показывает практика – что сегодня танец? Очень часто ты приходишь на показы, перформансы, танцевальные перформансы. Авторы по-разному называют свои работы и бывает всё настолько минималистично.
Так на танце вы сегодня сморите как на синтетическое искусство?
Да, синтетическое с включениями, элементами каких-то параллельных видов визуального транслирования – искусства видеопроекций, световых эффектов, фото, видео. И как это может всё между собой коррелироваться, играться: звук, производящийся через устройства, либо ты сам что-то исполняешь, например, на гитаре. Или ты создаешь звук и определенный ритм посредством своего дыхания. Или делаешь определенного рода движения, упражнения и это заставляет тебя уставать, больше потеть и от этого тоже создается определенный саунд.
Сегодняшние технологии могут быть такими мостиками между танцем и, допустим, звуком. Благодаря технологиям мы можем это все совмещать – воспроизводить звук от движения. Это очень здорово!
Или вот меппинг-проекции – когда человек начинает двигаться и искажается изображение. Мне такие вещи очень интересны.
Вы сами еще занимаетесь видео-артом?
Мне всегда было интересно что-то придумывать, сочинять видеоэффекты. И включать туда телесную практику, движение и соотносить с психологическим настроением. У нас в театре мы сделали небольшой проект – body space party. В разных частях театра были организованы пространства, где каждый из нас – артистов – мог сделать, что он хочет. Кто хотел, тот делал перформанс, фото-инсталляцию. Это такие определенные концепты и плюс, чтобы еще зрители могли вовлечься. А мне все дружно сказали: «Леш, а ты будешь делать видео-проект. Ты же любишь ковыряться в своем компьютере, вот у тебя будет возможность». И повезло, что мне дали сцену, мы опустили большой экран, где был фильм, который я сделал.
Я поработал с нашими артистами. На тот момент их было 7 человек, и я снял 7 историй, которые соединил в один фильм. И это была моя первая работа, благодаря которой я понял, что могу делать что-то серьезное. Раньше я так к видео не относился. А тут увлекся, вдохновился и мне хочется о них говорить и копаться в этой теме.
А как вы для них сюжеты придумывали?
Сюжет мне каждый показал свой сам. Я договорился так: каждый взял на себя определенную тему, которая для него важна. И там были моменты, начиная от политики до личных фрустраций у людей. Дальше я шел с этим человеком в студию, мы закрывались, чтобы нас никто не беспокоил, и мы могли погрузиться в тему. У меня была сумка с предметами – краска, скотч, пленка пищевая и ещё каждый мог принести то, что он хотел. И в итоге получились глубокие психологические портреты. Мы сами не ожидали этого. Когда мы сделали первую работу, я просто помню, что был в шоке от такого откровения, которое посыпалось на меня,и я был свидетелем этого. У нас были условия, что человек начинает, а я как дух, присутствующий с камерой, и должен просто все фиксировать с каких мне надо углов. А человек погружается в свой мир и что ему для этого нужно: какая музыка или какой обряд, допустим, физический – например, 50 раз отжаться, чтобы начать погружаться в психологическое состояние. Вот были такие сессии, начиная от 30 минут до 1.5 часа с каждым. Получились глубокие и откровенные истории. Я бы хотел развиваться дальше в этом направлении. Есть разные идеи. И мне нужно немного обучиться определенной графике, с точки зрения — снимать, монтировать, цветокоррекции — я уже понимаю, как это делать. А с точки зрения 3d-эффектов еще надо поучиться. Я хочу, чтобы сочетался реальный мир с миром абстрактным. И плюс – понимающее тело, которое ты можешь считывать, и то, какое послание оно может дать людям. Не то, что ты играешь, иллюстрируешь какую-то историю, а через физическое проживание.
Видео-танец – это большой вопрос. Иногда смотришь и думаешь, а танец ли это вообще там?! Некоторые очень не любят это словосочетание. Меня, наверное, интересует видео-арт, если это обличить в какую-то словоформу. Но т.к. я из танцевального мира, и мы непосредственно работаем с телом, естественно телесная составляющая, тело как объект – меня очень интересует.
31 марта — 1 апреля в Москве пройдет воркшоп Алексея Торгунакова, он очень хочет познакомиться с русскими танцовщиками — всех ждет потанцевать и пообщаться!
Беседовала: Нина Кудякова
