5 и 6 ноября в Москве впервые показали новую работу Охада Наарина “Венесуэла” в исполнении танцевальной компании “Батшева”. Показ прошел в рамках фестиваля современной хореографии Context. Diana Vishneva на сцене Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко.
В этом году фестиваль решил сократить свою обычно обширную программу показов и бросить все силы на то, чтобы привезти двух гигантов: из балетного мира — Национальный балет Канады, из современного танца — компанию номер один “Батшева”. И последняя станцевала не какую-то уже классику, а последнюю работу Наарина 2017ого “Венесуэла”, которая отличается от всех его предыдущих постановок и задумывалась им в течение 60 лет.
Почему такое название? Никто не знает, и в программке никакой информации о постановке нет — хореограф намеренно ничего не объясняет, предоставляя зрителям искать смыслы. Первая часть постановки все 40 минут исполняется под размеренное григорианское пение — будь то самба или хип-хоп в исполнении танцовщиков. Мы видим только экспрессию движений, которые происходят сами по себе, можно было бы и в тишине их исполнять — разные виды танцев, которые вынуты из контекста музыки и представлены на всеобщее обозрение. Можно разглядывать каждое движение и гадать, в чем же смысл происходящего — под монотонные пения внезапные парные латина (что вообще не свойственно для “Батшева”) или же чтение репа The Notorious B.I.G. выглядит неясно и концептуально. Мы видим танцы, энергию, агрессию либо замедленную размеренность, но смысл не доходит, движение не цепляет.
Вторая часть начинается точно так же, как и первая, но музыка уже другая. И когда хореография почти в точности повторяется, начинает доходить ирония — мы сейчас увидим все те же танцы, только уже под ту музыку, под которую их изначально создавали. И все становится на места, каждое движение подогнано под нужный ритм, каждый танцевальный стиль соответствует музыке. И тогда энергия доходит до зала, а не гасится на сцене, появляется смысл происходящего, все усиливается, движение “работает».
Мрачная агрессия постановки проявляется всеми оттенками — девушки сидят верхом на танцовщиках, пока те на четвереньках идут через сцену, женской властности дается тон индийской музыки — появляется медитативность образа пути. Белые прямоугольники ткани первой части окрасились во второй в цвета флагов разных стран, и когда все танцовщики лупят ими по полу вокруг одного (сжимающего флаг Палестины?) проявляется уже совсем иной смысл чем в первый раз. А гага-импровизации в конце, когда каждый выходит в центр как в танцевальном баттле и точно в крампе вкладывает всего себя в неимоверные движения-крик, движения-протест. И этот накал усиливает музыка, и мощная энергетика просто взрывает зал.
Черные костюмы, агрессивная экспрессия или замедленная напряженность хореографии, крики — все это обретает смысл во второй части, когда появляется музыка. Или нам проще искать смыслы, когда есть за что зацепиться? Постановка про человеческие страсти оборачивается экспериментом над зрителем — что он видит в этом танце, оторванном от музыке и потом соединенным с ней?
Текст: Нина Кудякова
Фото: Яна Горбачева
